Крушение `Мэри Дир` - Иннес Хэммонд

– Но как, когда? Вы же можете сообщить мне хоть что–то?

Он пригладил волосы:

– Да. Да, конечно. Простите. Это случилось второго марта. Мы шли по Средиземному морю. – Патч искал нужные слова. – В то утро он не вышел на мостик. Потом меня позвал стюард. Он лежал на своей койке. Мы похоронили его в море в тот же день.

– Так он умер во сне?

– Да, во сне.

Наступило молчание. Девушке, очевидно, хотелось поверить ему, но она не могла.

– т–Вы хорошо его знали? Ходили с ним раньше?

– Нет.

– – Он чем–нибудь болел – во время путешествия или до того, как вы в Адене появились на судне? Снова легкое колебание.

– Да нет, он не болел. – Похоже, Патч взял себя в руки. – Как я вижу, компания не сообщила вам о его смерти. Мне очень жаль. Я немедленно известил их по радио, но ответа не получил. Они должны были сообщить вам. – Последнюю фразу он произнес без всякой уверенности.

– Как он выглядел перед смертью? Пожалуйста, расскажите мне о нем. Видите ли, я его давно не видела, – взмолилась она и продолжала уже тверже: – Вы можете описать мне его?

Патч нахмурился:

– Да, если угодно… Право, не знаю, что вы хотите услышать от меня, – неохотно добавил он.

– Только как он выглядел. Больше ничего.

– Хорошо, попытаюсь. Он был маленьким, сухощавым – от него почти ничего не осталось. Лицо у него было красное – загорело на солнце. Он был, знаете ли, лысым, но в фуражке, стоя на капитанском мостике, выглядел значительно моложе…

– Лысым? – удивилась девушка.

– Ну, у него осталось совсем немного седых волос, – несколько неловко пояснил Патч. – Вы же понимаете; мисс Таггарт, он был не молод и долгое время провел в тропиках.

– Раньше у него были прекрасные волосы, – произнесла она почти в отчаянии. – Густые светлые волосы. – Она цеплялась за свои воспоминания пятилетней давности. – Вы описываете старика.

– Вы просили меня рассказать, каким он был последнее время, – оправдывался Патч.

– Не могу поверить! – произнесла девушка с каким–то надрывом, пристально посмотрела на Патча и, слегка побледнев, спросила: – Вы что–то недоговариваете, правда?

– Уверяю вас, нет, – пробормотал несчастный Патч.

– Да нет, недоговариваете. Я же чувствую! – В ее голосе послышались почти истерические нотки. – Почему он не написал мне из Адена? Он всегда писал мне… из любого порта… и вдруг вот так умирает, а судно тонет… Он бы никогда в жизни не погубил судно!

Патч взглянул на нее, и лицо его вдруг стало суровым и гневным.

– Простите, мне надо идти!

Не глядя на нас, он повернулся на каблуках и быстро вышел. При звуке захлопнувшейся двери она обернулась, и глаза ее налились слезами. Опустившись в кресло, она закрыла лицо руками, и все ее хрупкое тело затряслось от рыданий.

Я стоял, не зная, чем помочь. Постепенно она успокоилась.

– Пять лет – долгий срок, – тихо сказал я. – Патч мог рассказать вам только то, что знал.

– Нет, нет! – страстно возразила она. – Все время, пока он был здесь, я чувствовала… – Девушка замолчала, вынула платочек и приложила к заплаканному лицу. – Простите, – прошептала она. – Это безумие. Я… я была школьницей, когда видела отца в последний раз. Вероятно, мои впечатления слегка романтичны.

Я положил руку на ее плечо:

– Запомните его таким, каким видели в последний раз.

Девушка молча кивнула.

– Налить вам еще чаю?

– Нет, нет, спасибо! – Она встала. – Мне пора идти.

– Могу я что–нибудь для вас сделать? – спросил я, видя ее растерянность.

– Нет, ничего. – Она улыбнулась, вернее, чисто автоматически шевельнула губами. Она была не просто ошеломлена, она была глубоко ранена. – Я должна уйти… куда–нибудь… одна… До свидания. Спасибо.

Она протянула мне руку и вышла. Ее одинокие шаги прозвучали по настилу палубы, и я остался наедине со всеми звуками судна и пристани. В иллюминаторе виднелись серые, влажные стены Сен–Мало – старые городские стены, а над ними новые кровли домов, восстановленных после немецкой оккупации.

Девушка шла быстро, не обращая внимания ни на пассажиров, ни на французов, ни на мрачную красоту старинной крепости – маленькая, ладная, свято хранящая детские воспоминания об умершем отце.

Я закурил и утомленно опустился в кресло. Грузоподъемный кран, перекинутые мостки, пассажиры в плащах, докеры в синих робах – все это казалось таким привычным, а Минкис и «Мэри Дир» превратились в смутный сон.

В салон вошел капитан Фрейзер.

– Вы знаете, что произошло на самом деле? – В его голубых глазах читалось нескрываемое любопытство. – Матросы утверждают, что Патч приказал им покинуть судно! – Он подождал, но, не дождавшись ответа, добавил: – Они все так говорят!

Я вспомнил пророческие слова Патча: «Они ни за что не откажутся от своих слов… Им же надо как–то оправдаться». Кто прав – Патч или команда?

Я вспомнил момент, когда мы сели на мель и он отпустил штурвал.

– Может быть, у вас есть какие–нибудь догадки? Только сейчас я сполна осознал, какие муки испытывает Патч. Поднявшись с кресла, я сказал:

– Нет у меня никаких догадок! Я совершенно уверен, что Патч никогда не отдавал подобного приказа.

Мое утверждение было скорее интуитивным, чем основанным на доводах рассудка, но я хотел хоть как–то защитить Патча, чувствуя, что Фрейзер настроен к нему враждебно.

Потом я сказал ему, что собираюсь сойти на берег и поселиться в отеле, но он настоял на том, чтобы я воспользовался гостеприимством парохода, позвал стюарда и приказал проводить меня в каюту.

Еще раз я увидел Патча перед отлетом на Гернси. Это было в Пемполе, в двадцати–тридцати милях от Сен–Мало, в небольшой конторе возле бухты, заполненной рыболовецкими судами.

Они стояли в два–три ряда вдоль пирса, этакие бочкообразные деревянные посудины, черные, как асфальт, прижатые друг к другу, как сардинки в банке. Вода в бухте рябила от небольших, глухо шумящих волн. Похоже, надвигался шторм.

Когда полицейская машина привезла меня из Сен–Мало, я увидел в засиженном мухами окне конторы белое, будто у призрака, лицо Патча. Он, как узник из тюремной камеры, глядел из окна на море.

– Сюда, пожалуйста, monsieur.

В приемной конторы на скамейках, стоящих вдоль стен, я увидел дюжину людей, безмолвных и апатичных. Одинокие щепки, выброшенные прибоем. Инстинктивно я понял, что это и есть остатки экипажа «Мэри Дир». Все они были в одежде явно с чужого плеча и жались друг к другу, как стадо испуганных овец.

Некоторые из них были англичанами, других можно было отнести к любой расе. Особняком от этой разношерстной толпы в стороне одиноко стоял человек. Это был могучий мужчина с огромной головой и бычьей шеей, ширококостный и жирный. Он стоял широко расставив ноги, засунув огромные мясистые руки в карманы брюк, стянутых широким кожаным ремнем, местами побелевшим от соли, с большой квадратной пряжкой, позеленевшей от воды. Этот ремень, как обод, стягивал живот, выпирающий из брюк. На нем была тесная синяя рубашка, а брюки еле доходили до щиколоток. У него были узкие бедра и тонкие ноги, которые, казалось, сгибались под тяжестью его тела.